Революционеры.

Утром хозяйка подсмеивалась над Наташей, спрашивая её, не видела ли она своего будущего мужа. Девушке было всего 16 лет, но он могла уже в этом году выйти замуж. Наташа уже мечтала о собственном хозяйстве и с неудовольствием работала на других. Девушка была смущена вопросом, и чтобы как-то замять неловкость, я спросил хозяйку, как её корова.

- Коровы часто болеют этой болезнью,- ответила та,- Говорят это политики, студенты и безбожники, которых правительство присылает сюда отравляют коров, но я не верю этому.

- А я верю,- вспыхнула Наташа,- Я верю! У них дурной глаз. В наших местах я никогда не видела людей, похожих на них.

- Что за глупости!- хозяйка считала себя более знающим человеком, так как жила некоторое время в предместьях Архангельска,- От политиков нет ни какого вреда. Наоборот, они страдают за нас, они желают, чтобы мы жили лучше, и говорят, что правительство и помещика должны дать нам больше земли.

- Всё равно,- не сдавалась Наташа,- Когда я встречаюсь с кем-нибудь из них, меня охватывает страх, я бегу. Они – неприятный народ, они никогда не молятся Богу. И Бог не помогает им. Вот в прошлом году в Кехте было много опухлых и вздутых коров, и фельдшер сказал, это, может быть, от колдовства. Мужики поколотили одного студента, и хотя полиция отправила одного из них в тюрьму за это, все были очень довольны, и батюшка не счёл это за грех, по крайней мере, Ушка и не подумал, что ему следует исповедаться.

- Глупости! Я отвезла на остров травы, окропила корову святой водой, ещё помолюсь и моя быстро выздоровеет.

Я не узнал так ли это случилось, а с «политическими» познакомился уже на следующий день. Мой приятель, Василий Васильевич, решил перебраться в Лявлю, и я с ним. Переплётчиков снял квартиру, комнату, в деревне Зачапинской, я в Новинках. Устроившись, я пошёл к нему.

Около одной избы стояла группа бедно одетых людей и разговаривала с Василем Васильевичем, уже как старые знакомые. Они были босы и почти все без шляп, только у одного была женская безо всякой отделки соломенная шляпа. Одеты они были в русские рубахи и брюки, плотно обтягивающие тело.

Василий Васильевич представил меня. Это и были политические ссыльные Лавли. Они разговаривали и смеялись с возбуждением людей, которые в течение долгих месяцев жаждали увидеть новое лицо, услышать голос свежего человека.

Первоё моё впечатление было, что я попал в колонию преступников, но так как ни один из них не был осуждён за преступление, то, очевидно, этот термин не подходил. Они не были признаны виновными, но не были признаны и не невиновными, так как каждый был замешан или в пропаганде или в участии террористических партиях. Вот правительство и высылало их в такие отовсюду опоясанные лесом местечки, где устраивать заговоры было бы нелепым. И бежать почти невозможно.

В Лявле жило 15 мужчин и 5 женщин. В известных приделах их жизнь была довольно свободна; они могли ходить куда угодно в пределах пятивёрстного радиуса от полицейского управления, могли ловить рыбу, ходить на охоту, заниматься наукой, принимать у себя гостей, устраивать увеселения, и каждый получал от правительства на содержание 13 рублей в месяц. С другой стороны, они находились под постоянным присмотром «наблюдающих», тайная полиция копается во всех подробностях их жизни, стараясь отыскать достаточно оснований для повторного привлечения их к суду.

- Я вижу,- сказал я, когда ссыльные объяснили мне , за что они были высланы,- Ваша жизнь есть ни что иной, как жизнь маленьких шахматных фигурок, которые были поставлены на доску, когда началась игра,- белых пешек, которые выдвинулись далеко вперёд или были принесены в жертву ради великого конца. Вы не знаете, что случилось на шахматной доске, вы думаете, что игра ещё продолжается, и ваш цвет выигрывает. А игра уже прекратилась, игроки покинули свои фигуры и ушли отдыхать. Ваша задача теперь уже закончена; когда же начнётся новая игра, вы снова вернётесь на свои места.

- Я думаю, теперь всё кончено,- заметил А., московский студент.

- Да, теперь тихо, революционеры сыграли свою игру и проиграли её., теперь остаётся думать только самосохранении. В порядке дня стоит не революция, а эволюция.

-Но уничтожение самостоятельности Финляндии – это тоже была своего рода революция,- сказал один.

- И англичане резко протестовали против этого,- прибавил другой.

- Ну протестовали они едва-едва,- проговорила женщина с непримеримо смотрящим лицом,- Только 30 или 40 членов британского парламента подписали петицию Деме.

- Вы ошибаетесь, подписавшихся было 60 человек, и я нахожу, что этот протест был очень внушителен.

- Шестьдесят из шестисот шестидесяти,- возразила женщина,- Вы это называете значительным? Я – нет! – дама могла бы говорить ещё долго , но Василий Васильевич прервал её:

- Степан Петрович (так он назвал меня) считает Россию более счастливой страной, чем Англия, и думает, что мы должны помочь ей отказаться от мысли о «степени её свободы».

Раздался смех, и все посмотрели на меня.

- Я думаю,- сказал я,- Что вы, молодые люди, оказались бы сильно возмущёнными, если бы вас заставили пожить лондонской жизнью. Вы не имеете никакого представления о лондонской жизни. Но могу вас уверить, что она далеко отлична от жизни Москвы или Петербурга.

- Лучше,- сказал А.

- Хорошо, вы можете называть её лучше.- я этого не скажу. В мМоске или Петербурге две трети молодых людей – учащиеся, в Лондоне девять десятых – служащие.

- Хорошо одетые и получающие большое жалование,- вставила женщина с непримеримым лицом.

- Нисколько. Жалование они получают очень не большое, работают по 10 часов в сутки, да и в будущем имеют не много шансов на улучшение своего положения. Могу вас уверить, что я скорее предпочёл бы жить здесь под надзором полиции, чем быть одним из миллионов лондонских служащих. Вы представляете из себя людей, занимающихся саморазвитием, а они – только оси и колёсики механически вращающейся в громадной машине. Вы заперты, они – рабы плутократии.

- Но , во всяком случае, все они хорошо образованы,- заметил один,- А у нас сто миллионов, которые не умеют ни читать, ни писать. Возьмите Архангельскую губернию – здесь из пяти человек только один сумеет написать своё имя.

- Ну, вы ошибаетесь. Действительно, в Англии нет неграмотного населения, но это не значит, что каждый бедный человек проходит университетский курс, как это делает русский студент. В Англии – миллионы мало образованных людей, в России же люди или совсем не образованы или получившие хорошее образование. У каждого , конечно, свои вкусы. Я же предпочитаю полное отсутствие образования полуобразованию.

Ссыльные, удивлённые, шумно заговорили друг с другом. Их опыт в отношении англичан ограничивался газетными корреспондетами и деловыми людьми, поэтому-то они и признавали Англию счастливой страной, свободной, демократической, которая ушла далеко вперёд, указывая молодым нациям идеальный путь развития.

- Вот первый раз слышу, что англичанин говорит подобным ръобразом,- сказала решительная дама.

- А вы знаете,- вмешался в разговор Василий Васильевич,- Я люблю его за то, что он любит Россию, старую, прекрасную и ненавидит коммерсиализм и всё, что коммерсиализм даёт. Он находит, что в России и дышется легче, и воздух чище, и жизнь свободнее. Посмотрите: не сам – живой парадокс; он явился в Россию, потому что она – свободная страна.

- Она свободна. Для иностранцев,- язвительно сказал Г., маленький еврей.

Пришлось мне рассказать о своих арестах в Варшаве и на Кавказе.

- Но, довольно разговоров!- молодой русский, Г., арестованный год назад в Х арькове, предложил всем отправиться на прогулку по Двине.

Но едва мы собрались, едва отчалили от берега, разыгрался шторм, пошёл крупный дождь, подул пронизывающий северный ветер и мы вынуждены были повернуть и пристать к грязному песчаному берегу. Вытащив лодку, мы укрылись на под парусом, но, не смотря на это, всё же промокли насквозь и представляли очень смешную картину, когда возвращались назад в деревню. Для меня это обстоятельство было очень неприятно. Так, как будучи бродягой, я не имел возможности носить с собой перемену платья. Выручил опять Василий Васильевич, и когда я снова появился в обществе, одетый в светло-синие студенческие брюки и в русской рубашке, перехваченной поясом, все громко заявили, что теперь я стал настоящий русский.