Старообрядцы в Лявле
Старообрядцы в Лявле
О старообрядцах в Лявле сразу после раскола ничего не известно. Мы знаем об исходе на озёра монахов из Успенского монастыря при Павле Кочурове и после его разоблачении. Далее два века ни одного упоминания, только смутные намёки: то в Княжестрове обнаружили странную, рукописную книгу, то Ульяна Неманова как будто ведёт вольные разговоры. Слухи, пересуды, но не было ни расправ, ни самосожжений. И вдруг после известного Указа Александра I Благословенного об «обращении с раскольниками преимущественно увещеваниями» в Лявле объявляются множество старообрядцев.
Священник Пётр Самсонов составляет в 1826 году списки в десятки фамилий. Валериан Чернышев в середине века свидетельствует: «К Лявленскому приходу принадлежит 133 обывательских дома, в которых считается из крестьян 347 душ мужского и 481 женского пола, в том числе раскольников федосеевского толка 37 мужчин и 88 женщин». Каждый седьмой в расколе.
Обычно такие вспышки объясняются появлением законоучителя. Такой был. В 1840 году в Лявлю из Ухтострова переехал Козьма Антонов с семьёй. Там его жизнь стала невыносимой, особенно после того, как он похоронил по старообрядческому чину Екатерину Винокурову, дальнюю родственницу местного священника. Но он был уже в годах. Считать, что восьмидесятилетний старик вдруг развил бурную деятельность, и лявленцы один за другим пошли в раскол, наверное, легкомысленно, тем более что через три года, после того, как внучка Козьмы отказалась крестить ребёнка, лявленские Антоновы ушли в леса.
К концу XIX века в окрестностях Лявли насчитывается пять старообрядческих скитов; шестой, Слободской, числился в Кехотской волости, но половина насельников там была из Княжестрова. Наиболее известным был Сумозерский скит, но и Слободской (на снимке слева) – тоже не маленький. Добротные строения, мельница «на три помола», разорившая всех мельников в округе, животноводческая ферма, прообраз колхозных ферм. Официально существовали две причины существования старообрядчества. Губернское гражданское управление считало, что недорабатывают священники, – в епархиальном управлении оправдывались, намекая, что приставы, грубо вмешиваясь в жизнь староверческих скитов, только делают из их обитателей мучеников. Приставы ответствовали: «У нас инструкция! Если пришли с проверкой в скит и застали келью пустой, мы обязаны её разобрать, сжечь – уничтожить». Им возражали: «Разогнали Выговскую пустынь – появился Ямбург, летнезолотицкие скиты. Применили силу в Ануфриево – возникают скиты в лявленских лесах».
Лявля в эти годы входила в состав Кехотской волости, поэтому не будет большим грехом, если я приведу рассказ[1] из истории деревни, административно входящей в другой район, но до которой от нас рукой подать.
В июле 1909 года в Кехте объявилась новая секта - секта самоубийц. Бог знает, откуда появился странный проповедник – высокий человек, средних лет, мрачного вида и с пронзительным взглядом. Он объявил, что пришёл из Сибири, где получил откровение от Бога.
Некоторое время он постился и молился в старой лесной пустыньке (Слободском скиту – сост.) и его жизнь не могла не произвести впечатление на население. Вдобавок, его тело было изрыто глубокими бороздами, оставшимися от цепей и икон. Их он сбросил только, когда отправился на проповедь конца мира.
Учение этого человека состояло в следующем: на Ильин день, 20-го июля (ст. стиля – сост.) наступит конец мира, и поэтому, кто желает избавиться от вечного осуждения, должен освободить свою душу от тела до этого страшного дня.
(Не напоминают ли вам, читатель, эти мерзкие речи случай не так давно случившийся в Пензенской области? – сост.)Население сначала с насмешкой отнеслось к его проповеди, но этот человек говорил с такой серьёзностью, так неутомимо и энергично, являл такой пример святости, что мало по малу овладел сердцами жителей. Большие толпы крестьян шли слушать его. Возможно, действовала на бесхитростные натуры и смелость его красноречия и его необычный (для православных) призыв : «вешайтесь, торопитесь, убивайте себя ножами, из ружья, при помощи верёвок. Если ваши жёны и дети не поймут этого сами, убейте их первые – Богу приятна жертва, идущая от сердца».
Необыкновенное волнение овладело деревнями: и мужчины, и женщины, хоть и трудно им примириться с самоубийством, начали верить, что последний день близок; забыв о всем, приводили свои дела в порядок, перестали работать, проводя время в молитве, плаче и покаянии. Число уверовавших росло всё более и более. Наконец, когда души достаточно созрели наступил день жатвы. Пророк приказал собраться всем на берегу озера около старообрядческой пустыньки в ночь на 20 июля – это был канун «конца мира».
Огромная толпа явилась на берег тихого Слободского озера, и на том месте, где засохшая сосна склонила над водой свои ветки, пророк произнёс свою последнюю проповедь. Крестьяне в экстазе толпились вокруг него, издавали громкие восклицания, крестились. Он показал древние святые старообрядческие иконы, молился перед ними, и толпа в трепете смотрела на него. Он просил у них прощения и сам прощал их, прощал своих родителей, весь мир и призывал прощения у Бога.
Вынув верёвку, проповедник сказал, что собирается повеситься:
- Мне легко умереть, но я показываю вам дорогу.
Перекинул верёвку через сук сосны, закрепил её, перед всей толпой просунул голову в петлю и повесился.
Женщины зарыдали, мужчины пали ниц. Пророк умер без стона. Вдруг на том месте, где стоял проповедник, появился пьяный мужик и драматически произнёс:
- Ну, всё кончено! Он повесился. Ловкий был парень, однако.
Его спихнули с возвышения, но так или иначе толпа подхватила эти слова: «всё кончено, пойдём домой».
Этим всё и могло кончиться, но оставался мёртвый пророк, качающийся на сосне, и его ужасное пророчество, неотвязно преследовавшее умы людей. Если он говорил правду, следующий день должен был стать днём Суда.
Это заставило многих ранним утром на другой день двинуться к страшной виселице. Опять собралась огромная толпа и стояла в недоумении, не зная зачем собрались. День подходил к концу, часть крестьян ушла, но подошли другие. Наступил вечер, и все уже начали сомневаться в исполнении пророчества, как вдруг налетел сильный ветер, всколыхнул на озере высокие волны. Грозовые тучи заволокли горизонт, блистая молниями, и разразилась такая гроза, какой никто и не помнит.
Некоторые из крестьян, которые подумали, что наступил последний час, бросились в воду. Семеро из них утонуло, другие пытались утопиться, но были, очевидно, хорошими пловцами, остальные, более робкие или осторожные, стояли на берегу. Гроза была ужасная, но она прошла и толпа разошлась по домам, в глупом остолбенении.
Появилась полиция: пытались было найти преступников, но это оказалось трудным, поскольку единственными виновниками всего происшедшего были те, кто сами лишили себя жизни. Дело рассматривалось специальной комиссией из Архангельска, но раскрыть, кто был этот таинственный проповедник она не смогла.
( Весь этот рассказ можно было бы считать вымыслом, но, работая в архиве, я выяснил, что действительно были две комиссии: одна от губернской канцелярии, другая от епархиального управления – сост.)
Старообрядцы вообще оставили о себе память, как о людях трудолюбивых и предприимчивых. Во всяком случае, большинство лявленцев, занимавшихся торговлей, были «тайными» старообрядцами, т.е. жили в деревне, а не в скиту, но к причастию в местную церковь не ходили, не смотря на то, что за свои убеждения подвергались двойному налогообложению.
Этой темой много занимался Валентин Сергеевич Бутаков, лявленский краевед, и следующие абзацы – извлечение из его работы «Из крестьян – в купечество»:
Начало потомственных купцов Карбасниковых положил Фёдор Степанович Карбасников (1723-1798), который переехал в числе других семей из островной деревни Лявлестровской «от разорения вешней воды» на высокий правый берег в д. Ершовку в середине XVIII века, Все Карбасниковы в ревизских сказках (переписи населения в XVII-XVIII веках)[2] записаны экономического ведомства[3], т.к. деревня Лявлестровская была вотчиной Николо-Корельского монастыря[4].
Фёдор Степанович в 4-й ревизской сказке 1782 года записан как «находящийся в бегах»: с разрешения властей он записался в городской посад, построил в городе дом, занимался торговлей «ворванью ( жиром морского зверя), мягкой рухлядью (мехами), птичьим пухом» и другими товарами . Сыновья его жили в Лявле, крестьянствовали, имели крепкие хозяйства. Дело отца продолжил только младший, Игнатий. Со своей женой Марьей он, как значится в той же 4-й ревизии, «записались в 1780 году под мещанство и сгинули», т.е. выбыли из Лявли.
Через три года, получив отцовское наследство, он записался в купцы 3-ей гильдии, объявив капитал в 1100 рублей. К 1807-му году он уже купец 1-й гильдии и его капитал вырос до шестнадцати тысяч. Имел в городе три дома, саженный[5], салотопленный и пекопаренный[6] заводы. С 1820-го по 1823-й годы Игнатий Фёдорович избирался городским головой[7] и являлся почётным гражданином Архвнгельска.
Сын Игнатия Фёдоровича, Василий, похоронил отца на старообрядческом кладбище в Лявле. Для этого старостой д. Зачапинская была выдана специальная справка.
Я далёк от того, что бы утверждать, что до революции всё было прекрасно. Если бы всё было «благостно», то и революции не было бы. Священникам трудно во все времена, поскольку они отвечают не только за свою душу, но и за души нас, мирян, кто стоит за ними. Отец Илия Легатов однажды даже «пожаловался» начальству – написал прошение о денежной помощи, поскольку приход разбросан по деревням от Корел до Боброво: ездить приходится много, а в скиты вообще один не поедешь – и далеко (до Лодьмозера 80 вёрст) и не безопасно. Денег отцу Илии не прибавили, но миссионерствовать по скитам благословили.
Складывается такое впечатление, что к концу девятнадцатого века обе стороны устали от противостояния. Что-то должно было произойти. И трагедия случилась. За два года до Указа Николая II «О веротерпимости» зимой 1902-го года лявленский урядник собрал мужиков в «поход». Операция готовилась в строгом секрете, даже священник, отец Стефан Баженов, ничего не знал. Вероятно, акция была самодеятельностью урядника, поскольку его потом из Лявли убрали, и я сознательно не называю его фамилию.
На нескольких санях два десятка мужиков с топорами, оружие было только у пристава, ранним утром выехали в сторону Сумозера. К скиту подъехали уже к вечеру, подпалили крайнюю (пустующую) келью, а ветер сделал всё остальное. К утру все кельи, читай, добротные дома, в которых можно было жить зимой, и две (!) церкви сгорели до основания. Погромщики сожгли ещё скиты на Кельчмозере и Старокелейном и вернулись домой через неделю.
[1] Печатается по изданию: Грэхем Стефан “Undiscovered Russia” в переводе А.Воскресенского, Архангельск, 1914 г.
[2] Курсивом отмечены пояснения составителя.
[3] До 1861 года крестьяне делились на крепостных в общеизвестном понимании, экономических – крепостных монастырей и черносошных, т.е. государственных, чьим помещиком считался государь.
[4] См. главу «Крестьянский монастырь».
[5] Завод по производству сажы – сост.
[6] При производстве скипидара получали три фракции: скипидар, смольницу и пек. Пек применялся для гидроизоляции, им обрабатывали подводные части лодок и кораблей –сост.
[7] Мэр по современному – сост.