Сословие 3.

Семья в широком смысле.

Отец Фёдор не мог не знать, что почти одновременно с его назначением в Вознесение в соседний Островлянский приход приехал служить его сват Венедикт Вячеславович Титов. Младший его брат Михаил, четвертый из братьев Смирновых, перед рукоположением в иереи женился на сестре отца Венедикта - Лидии.

Островлянский приход - молодой. До 1894 года, пока П.П.Амосов, известный архангельский богатей и меценат, не построил на своей родине церковь, Пустошь, и Хабарка, и Острова входили в Вознесенский приход. Насколько удобно или неудобно это было для жителей, я не знаю, но для семей Смирновых и Титовых это соседство было очень важным. С тех пор они всегда были дружны и старались помочь друг. В 1922-ом году, когда отец Венедикт по освобождении из советского концлагеря окажется без работы и, следовательно, без средств к существованию, младший, пятый брат Смирновых, Николай позовёт его к себе, в первое шенкурское благочиние, в Шеговарский приход[1].

Но пока тесное общение Смирновых и Титовых продлится только два года. В 1904-ом году отца Венедикта, по просьбе его тестя Фёдора Корелина, переведут в Сурский приход и он попадёт в круг святого праведного Иоанна Кронштадтского.

Тогда, в начале XX века в Суре служили:

- отец Венедикт Титов (умер по дороге в «Кулойлаг» 4 апреля 1938 года[2]),

- отец Георгий Макковеев (расстрелян 11 ноября 1920 года[3]),

- отец Аифал Суровцев (расстрелян 23 сентября 1918 года[4]).

Как известно, в зиму 1904\1905 годов святой праведный Иоанн сильно болел, но к лету стал чувствовать себя лучше и решил опять ехать на свою родину, в Суру, что делал ежегодно.

Пароход его из-за мелководья смог пройти только до Каповой горы (Карпогор, сегодняшнего райцентра Пинежского района), а последние 90 верст протоиерею и спутникам его пришлось ехать на подводах. На следующий год Пинега оказалась ещё мельче, и пароход пришлось оставить в Пинеге, за 200 верст до Суры. Молодёжь видела, что старому человеку уже с трудом даются такие путешествия, тем больше она удивлялась его энергии на богослужениях. Священники, они и сами произносили те же слова, выполняли те же действия, что и святой праведный Иоанн, но по его молитвам Господь творил чудеса[5]. Они видели веру, какая она может быть, и это знание осталось с ними до конца.

В те же годы в Сурской двуклассной школе работал учителем родственник отца Венедикта Сильвестр Иванович Титов. Он тоже окончил Архангельскую духовную семинарию, но по второму разряду, и поэтому два года ждал вакансии на место священника. Хотя, может быть, и не поэтому. К моменту окончания семинарии он оказался неженат, т.е. не готов к рукоположению – его суженая, Мария Филитеровна, дочь сурского священника отца Филитера Цветкова, дожидалась его на Пинеге.

Отец Филитер Цветков был удивительным священником, обладавшим необыкновенно красивым голосом. Его очень ценил святой праведный Иоанн Кронштадтский:

- Тебя послушаешь, - говорил он отцу Филитеру, - и в Александро-Невскую лавру ходить не надо[6].

В 1900 году отец Филитер умер[7], и, возможно поэтому, Иоанн Кронштадский в том же году сократил финансирование сурской школы вполовину[8].

История Марии и Сильвестра Титовых – типичная история женитьбы молодых людей в духовном сословии. Вообще, в среде духовенства для личности очень многое было предопределено от рождения. Как правило, семьи священников - большие: от пяти до двенадцати детей. Хотя случались и исключения. У лявленского протоиерея Стефана Баженова их родилось семнадцать.

Тут повествователю и запустить бы пассаж о большой и светлой любви, но я не буду этого делать потому, что никакой любви не было. По крайней мере, сначала. Когда в 1848 году будущий отец Стефан, после окончания Вологодской семинарии по второму разряду приехал в Архангельск в надежде получить священническое место, ему было поставлено условие – немедленно жениться[9]. Напомню читателю, как намыкался Матфей Смирнов, тоже кончивший семинарию по второму разряду и не захотевший стать священником со «взятием невесты», т.е. с женитьбой не по любви.

Отец Стефан оказался в чужом городе, без денег и знакомых, но люди добрые помогли, направили его в Княжестрово. Дочь тамошнего дьячка Алексия Козьмовского Иустиния[10] согласилась выйти за него замуж. Предполагаю, что её особо и не спрашивали. Всё решали родители, по принципу: стерпится – слюбится.

Сразу же после рождения ребёнок попадал в систему воспитания веками выработанную и проверенную. «Детство золотое» длилось для дитяти обычно до десяти лет. За это время ребёнок с помощью родителей или старших сестёр и братьев должен был научиться читать и освоить элементарный счёт. В одиннадцать- двенадцать лет мальчики поступали в духовное училище, девочки - в женское духовное училище, которое они заканчивали к восемнадцати годам: готовыми невестами или учительницами церковно-приходских школ.

Училищ для мальчиков в губернии было несколько и вместе с семинарией они в принципе готовили достаточно церковнослужителей всех уровней: священников, дьяконов, пономарей. Женское же училище было одно на всю губернию, и потому считалось, что попадье быть «учёной» не обязательно. Достаточно уметь читать и петь на клиросе.

Впрочем, родительского честолюбия хватало во все времена. Учить дочерей в училище было престижно, а лукавый уловляет людей на любой мелочи. В конце восьмидесятых годов XIX века в Архангельске начал служить подающий большие надежды священник – отец Павел Ильинский. После семинарии его определили к Свято-Троицкому кафедральному собору[11] и почти одновременно ввели в состав Миссионерского комитета по делам раскола. В 1895 году он был перемещён в Заостровский приход, поскольку крестьяне Заостровья со времён «Соловецкого сидения» были склонны уйти в раскол. Почему – это отдельная большая тема, возможно, сказывалась близость Ямбургского, Малолахтского и Слобоцкого старообрядческих скитов. Нам же для повествования важно, что в Заостровье очень часто в те годы для «увещеваний» ездил известный архангельский миссионер протоиерей Илья Легатов, на дочери которого, Таисьи, отец Павел был женат[12].

В 1897 году отца Павле назначают настоятелем Усть-цилемской единоверческой церкви, он представляет Архангельскую епархию на Всероссийских миссионерских съездах, но и своя семья растёт, девочек учить надо. Правда, Ильинским легче, дети живут не на чужих съёмных квартирах, а у деда с бабкой, но в 1903 году у старшей дочери, Ольги, возникают проблемы с учёбой[13]. Отец Павел, приехав проведать их на зимних каникулах, задержался в Архангельске, и этим воспользовались недоброжелатели. Дело давнее, не стоит вспоминать, кто написал донос в консисторию: дескать, священник «самовольно оставил место службы». Факт имел место быть, 23-го января 1903 года Владыка подписал грозный указ: «запретить богослужение»[14]. После пятнадцати лет безупречной службы такой удар!

Отец Павел – в ноги Владыке. Рядом – отец Илия. Смиренное моление двух уважаемых священников смягчили сердце Владыки: с 21 февраля того же года отцу Павлу разрешено было служить при церкви станции Исакогорка Северной железной дороги[15], построенной, кстати, по инициативе и под внимательным присмотром тестя[16].

Факт запрета на служение будет преследовать отца Павла всю жизнь, и даже более – не будь этой «каверзы» в 1903 году, может, и мы по-другому смотрели бы на судьбу этого человека. Как ни как, в 1917 году его избирали на Поместный Собор русской церкви от Архангельской епархии.

В 1931 году отец Павел был обвинён в «контрреволюционной пропаганде» и приговорён к расстрелу. Приговор не был исполнен из-за его тяжёлой болезни. Умер священник «Павел Ильинский в больнице лагпункта Каменье»[17].

Однако, пора вернуться к основному повествованию. Обучение в училищах было платное. Причём размер сумм, вносимых родителями, очёнь зависел от успехов ребёнка. Действовала, говоря современным языком, «гибкая система скидок». Учитывался и доход родителей, и успехи ученика. Если ребёнок заканчивал учебный год по первому разряду, правление училища могло уменьшить плату наполовину, перевести содержание ученика на «полупансион», или вообще на «бурсачное содержание», т.е. учить за счёт епархии.

Братья Смирновы все учились хорошо, в каждый год оказываясь среди лучших учеников, на «полупансионе», но тем не менее в 1875 году за половину года Матфей Смирнов заплатил за троих (Фёдора, Стефана и Константина) 27 рублей[18]. Если учесть, что в это время он получал содержание от казначейства 137 рублей 20 копеек в год[19], ещё столько же он мог заработать преподаванием в школе (за требы, основной вид дохода священников сейчас, в позапрошлом веке получалось 5- 10 рублей в год), то становится понятным: образование и в конце XIX века было удовольствие дорогое.

Тем не менее, Смирновы (и Фёдор, и Стефан, и Михаил, и Николай) учили не только сыновей, но и дочерей, насколько это было возможно. В списке братьев я пропустил Константина, потому что не знаю, были ли у него дети, женился ли он вообще.

Константин очень хорошо окончил духовное училище (четвёртым учеником), блестяще – Архангельскую духовную семинарию, и ему настойчиво рекомендовали поступать в академию, что он и сделал. В 1890 году Константин Смирнов закончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия[20]и первый год работал учителем подготовительного класса Архангельского духовного училища[21]. Наверно, его немного обижало, что на родине должным образом не оценили его образование, и когда последовал указ обер-прокурора Святейшего Синода: «объявить, что он определён на должность учителя русского языка в Шенкурском духовном училище», он поехал туда с радостью. По регламенту на дорогу от Архангельска до Шенкурска давалось пять дней, ему хватило трёх.

Говорят: если сын дурак – беда для родителей. Если сын очень умный – ещё большая беда. Только сначала Константину Смирнову дали такую вольность – преподавать один предмет. Через год оказалось, что некому вести Закон Божий в подготовительном классе[22], потом – церковный устав, потом – пение. Трудно сказать, что он не преподавал в училище. Вёл и географию, и математику, и греческий язык, и латинский. Был членом наблюдательного совета за церковно-приходскими школами Шенкурского уезда, читал лекции на учительских курсах, состоял членом правления и помощником смотрителя (заместителем директора) училища. К концу века он в чине надворного советника, ему 35 лет, а он всё ещё холост[23].

Вскоре, в 1893 году, туда же, в Шенкурский уезд, в Шеренгский приход рукоположили служить и младшего брата – Николая. Это от Шенкурска тридцать семь вёрст вниз по Ваге, но при желании за полдня обернуться можно.

К концу XIX века у Матфея Александровича все дети оказались пристроенными. Четыре сына служат священниками, все на хорошем счету у начальства, трое (Стефан, Михаил и Николай) станут протоиереями. Добавлю, как важную черту, что все невестки его окончили Архангельское женское духовное училище. Такая семья. Семья сеятелей. У Фёдора Матвеевича старшие сыновья, Петр, Арсений и Василий, тоже стали священниками, дочери учительствовали. Сохранилась фотография второго сына Стефана Матвеевича и Ольги Ивановны с детьми, к сожалению, очень плохого качества. На ней все пять их сыновей – и все в студенческой форме. Старшая дочь Мария в форменном платьице воспитанниц духовного училища.

Все священники в год определения на приход начинали преподавать и в местной школе. Если таковой не было, население мало или министерство народного просвещения не успело развернуться, они создавали её сами и вели все предметы от математики до пения. Всё образование народа в XIX и начале XX века осуществлялось большей частью духовенством.

Семья протоиерея Михаила Смирнова. Фото из архива Г.Ф.Патрушиной.

Сейчас мы похожи на только что вынырнувшего из воды человека. Он ещё вынужден яростно работать руками и ногами, чтобы не уйти опять под воду, но я уверен: когда мы успокоимся, начнём заниматься не реформами образования, а самим образованием, мы вернёмся к тем принципам, которые были реализованы, на пример, в Сурской двухклассной школе Иоанна Кронштадтского:

«Нравственное воспитание учащихся в Сурской школе всегда находилось под благотворным влиянием церковного богослужения[24].

Все учащиеся обзываются неопустительно посещать храм Божий во все воскресные и праздничные дни; ученики III-го класса участвуют в чтении и пении на клиросе. Христианский долг исповеди и св. причастия учащимися исполняется дважды в год – в посты Филиппов и Великий.

В школе с открытия ее преподавались следующие ремесла: столярное, сапожное, портняжное, переплетное и женское рукодельное.

В столярной и сапожной мастерских обучалось от 5-10 и более человек. Занятия производились по 10-ть часов в сутки, под руководством мастеров, получивших образование в Вонгском ремесленном училище Пинежского уезда и получающим жалованье: первый 20 рублей, а второй – 11 рублей в месяц, при готовом столе и квартире.

В портняжной мастерской обучались и мальчики и девочки вместе, всего человек до 10-ти, под руководством особой учительницы. В переплетной 2-3 мальчика у дьякона Г. Маккавеева бесплатно. В столярной дети могли без особого затруднения сделать стол, стул, раму. В сапожной - сшить новые сапоги, ботинки, поправить старые и т.д. В портняжной мастерской дети шили белье, куртки, брюки, платья, сарафаны и шапки. Кроме того, все девочки – ученицы в свободное от занятий время учились шитью, вязанью и вышиванию.

Все мастерские работали только на общежитие школы. Заказов со стороны почти не принималось, так как едва успевали приготовлять все необходимое для школы и общежития при ней. Мастерские содержались исключительно на средства, высылаемые учредителем школы протоиереем И. И. Сергеевым на имя заведующего школой Филитера Цветкова».

Сто лет назад надо было учить детей сапожному и столярному делу, сейчас ребёнок должен уметь ориентироваться в интернете, но это содержание образования, а не принципы.

Конечно, и в XIX веке были в школе и формализм и «человек в футляре» (см. начало моих заметок – Н.С.). Разве не про «дикость, полудикость и самую настоящую дикость» писала великая русская литература? Скажу больше: у нас, на Севере, советы крестьянских депутатов начали возникать раньше, чем власть перешла к большевикам. Но именно эти советы принимали постановления о переделах земли, отбирая её у церковных причтов. Начали осложнять жизнь священникам добропорядочные прихожане. К чему это привело, мне довелось пощупать собственными руками. При восстановлении лявленской церкви Успения Пресвятой Богородицы мы[25] наткнулись ещё на одну «пакость» военных, занимавших здание церкви в годы войны и после неё – при заливке фундаментов под электрогенераторы в алтаре они использовали вместо гравия могильные плиты.

По благословению Владыки Тихона мы сложили их под жертвенником главного предела, предварительно очистив от раствора и прочитав надписи. Это были плиты с могил малолетних детей отца Сильвестра Титова, умерших, как потом выяснилось от недоедания в 1920-24 годах.

Сохранился отчёт благочинного 2-го архангельского благочиния протоиерея Сильвестра Титова Владыке Антонию за 1920 год[26], год установления советской власти. Отец Сильвестр не большой любитель «писания, как игры со словом», и доклад начальству предполагает серьёзность изложения, но и в нём мы найдём штрихи-характеристики времени:

- в начале 1920 года со времени ареста епископа Павла и всего состава епархиального совета духовная жизнь и общение между приходами замерла, каждый приход жил обособленной жизнью,

-со времени объявления и применения декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» священника не стали говорить поучения полемического и обличительного характера из опасения навлечь на себя репрессии,

-только священник Лисистровского прихода от. Павел Сергеев был присуждён к трёхмесячному принудительному труду,

-все священники благочиния исполняли служебные должности в советских волосных учреждениях: священники Лисистровского, Княжестровского, Лявленского приходов служили делопроизводителями в волосных п/отделах ЗАГСов, священники Верхнекойдокурского и Нижнекойдокурского приходов – в молочных артелях. Княжестровского священника Константина Макарова[27] и отца Сильвестра позвал работать в Кехотский волисполком Иван Зотов[28],его сосед по Лявле. В нижнекойдокурской церкви с 1905 года служил четвёртый из братьев Смирновых, Стефан. В двадцатом году он уже протоиерей, а в молочную артель его позвал Павел Белобородов[29], возглавлявший в те годы Койдокурское контрольное товарищество (молочную артель). Отец Стефан, к стати, неплохо рисовал, в своей Никольской церкви иконы подновлял он сам. (На снимке слева – он с матушкой Ольгой Ивановной. Фото из архива Архангельского музея ИЗО, № 3029.)

Священники, как правило, с детства умели выполнять любую крестьянскую работу: косить, пахать, корову подоить, лошадь запрячь, но они были ещё и грамотными. Быть регистратором в ЗАГСе? Священники несколько веков на Руси выполняли эту работу. Учётчиком в промартели? Косковский священник Андрей Плодовитов за неделю освоил его обязанности. Первый в Архангельской губернии кооператив организовал в 1911 году лявленский священник Стефан Иойлев[30]. Протоиерей Стефан Смирнов и в качестве контроль-ассистента своим прихожанам был полезен.

Какие процессы проходили в приморской деревне, такие же были и в шенкурской. По-другому говоря, повествователь намерен вернуться к Смирновым.

В объёмном труде «За веру Христову» о Николае Смирнове сказано: «В 1893-1929 годах служил в Шеренгском приходе Шенкурского уезда. Был законоучителем в местной школе. После закрытия приходской церкви трудился на лесозаготовках. Проживал в д. Андричевская Ровдинского района Архангельской области»[31]. Не в качестве упрёка составителю(я очень ценю эту книгу и постоянно ей пользуюсь), но ради истины попробую возразить.

Совершенно случайно в областном архиве я увидел заявление в Наркомюст (Народный комиссариат юстиции), подписанное протоиереем Николаем Смирновым. Спокойное такое заявление с просьбой «дать разъяснения по поводу собраний благочинического совета, так как уездная администрация не разрешает этих собраний без обращения за разрешением в каждом отдельном случае в Губ. Адм. Отд.управление, что в делах, касающихся чисто церковной жизни связано с потерей времени из-за отдалённости расстояния и неудобств в сообщении»[32].

Далее следует его подпись: благочинный 1-го округа Шенкурского уезда протоиерей Николай Смирнов. И адрес: Устьпаденгское почтовое отделение[33].

Заявление вызвало лавину переписки в административной вертикали: наркомюст – административный отдел крайисполкома – уездный адм. отдел – вол. исполком, три раза сверху вниз и снизу вверх[34]. Разъяснить гражданину Смирнову, чего он там не понимает!

Заявление писалось в декабре 1925 года, а на следующий год по всей стране развернулась компания лишения избирательных прав, смысл которой был похожим: разъяснить всем «уцелевшим бывшим» кто чего ещё не понял.

Тогда появились новые термины: социально опасный элемент, кулак, лишенец. Их списки по деревням составляли комбедоцы, а утверждали в волостных исполкомах. Николай Смирнов числился в таких списках по Устьпаденгской волости под номером 65[35].

Многие воспринимали лишение избирательных прав как оскорбление. Бывшие полицейские, торговцы, просто крепкие крестьяне писали прошения, заявления в разные инстанции и случалось добивались восстановления в правах. Из этих бумаг сложился в архиве обширный фонд № 4097. Но в нём нет ни одного заявления священника. Их обкладывали непосильным налогом, называя его самообложением, «садили на твердое задание», т.е. поручали выполнить какую-то работу к определённому сроку, точно зная, что сделать это невозможно.

В Лявле уже знакомого нам отца Сильвестра Титова и его соседа Александра Васильевича Корельского, держателя кооперативного случного пункта, обязали окорить по огромному штабелю балансов, приготовленных к сплаву. Александр Васильевич сумел восстановиться в избирательных правах, а отца Сильвестра судили за саботаж и погибон,по нашим предположениям в «Сорокалаге».

Видимо, в такой же ситуации в Устьпаденге оказался и отец Николай. Церковь, в которой он служил, закрыли в 1929 году, а сам он был помещён в барак 23-го квартала Липецкого лесоучастка Ровдинского района[36].

Рубились такие бараки за два дня, и вмещали в них бригаду из 9-10 человек. Кровля их делалась односкатной, часто из брёвен, не распиленных, а расколотых вдоль по стволу пополам. Окон не было, и топилось они по-чёрному.

За зиму 1929 года лесорубы выбрали весь строевой лес в квартале, но к реке, вероятней всего, не вывезли ни бревна, поскольку внимание начальства по весне 1930 года переключилось на других – на Север составами начали вести раскулаченных. Все силы органов были брошены на их определение и обустройство. Заключённых в малых поселениях, как правило, не охраняли, значит в каждой бригаде был стукач, который и доложил, что заключённый Николай Смирнов, во первых, по религиозным праздникам не работает, во вторых, ведёт антисоветские разговоры. Этого оказалось достаточно, чтобы Особое совещание коллегии ПП ОГПУ приговорило его к расстрелу[37].

Поклонный крест на массиве захоронений около СОТ «Северодвинка»

Сейчас уже нет уже ни Ровдинского района, ни Липовского лесоучастка, но должно же быть место, где надо молиться о душе его? Где помолиться о всех безвинно убитых в начале тридцатых годов? Одно такое место существует в окрестностях Лявли, на тридцатом километре дороги на Пинегу.

Затесь на дереве

Здесь рядом с дачным кооперативом «Северодвинка» с целью доказать существование лявленских захоронений жертв политических репрессий автор и Владимир Анкиндинович Митин, тогда сотрудник краеведческого музея, в 1989 году сделали пробный раскоп расстрельного рва. По нашему заявлению Приморская прокуратура провела экспертизу, насчитала сорок черепов с пулевым отверстием в затылке. Нам было сказано, что никаких опознавательных знаков, бирок или номеров, на трупах нет, а расстрелы проводились здесь до 1936 года.

Позднее на массиве поработали школьники клуба «Поиск». Дети убрали подлес, обустроили рвы, как могилы. Если учесть, что эти сорок рвов составляют приблизительно четверть массива, то можно представить, сколько людей здесь убито. Дети же обнаружили на деревьях около рвов затеси в виде крестов. Кто-то из сороковых годов, словно, говорит нам: «Тише! Здесь лежат безвинно убиенные!» Среди них мог оказаться и протоиерей Николай Смирнов.

Отец Пётр Смирнов. Фото из книги «За веру Христову».

Примерно в тоже время, в 1930 году был арестован и племянник отца Николая, священник Свято-Троицкого собора города Онеги иерей Петр Смирнов[38]. Это не был случайный арест. Отец Пётр давно раздражал местное отделение НКВД. Он был из той породы людей, которая часто раздражала советскую власть – слишком энергичен. С одной стороны он унаследовал от отца, Фёдора Смирнова, фамильную обстоятельность, привычку неукоснительно выполнять свои обязанности. «Поведения отличного, по службе исправен»- характеризует его в 1914 году благочинный[39].

От матери, Любови Фёдоровны, он унаследовал живость характера, артистичность. Он хорошо пел. Может быть, потому, что родился, когда отца только перевели из Койнаса в Ущелье, а на Мезени все дети поют. Умел хорошо, убедительно говорить в любой аудитории, не только с амвона. Откуда у него появилось это умение, понятно: отец Петр рос старшим сыном в семье. Он первым поступил в духовное училище, т.е. начал жить «в людях», самостоятельно. Через год к нему присоединился брат Арсений, ещё через два года – Василий. Их так, по очереди, и рукополагали во священники.

Петра определили в 1910 году служить в Стретенской церкви села Малошуйки Онежского уезда[40]. Определение на приход всегда было делом случая. Как правило, священник в течение жизни менял несколько приходов. Для начала «новоиспечённого» иерея отправляли куда подальше. Василий Смирнов, на пример, начал служить в Шиженском приходе Кемского уезда[41].

Когда благодаря внучатой племяннице отца Петра, Галины Феодосьевны Патрушиной, в архиве ФСБ мне позволили ознакомится с делом Петра Смирнова, меня поразила широта интересов этого священника. Его интересует театр: он, если не участвует сам в создании Онежского драматического кружка, то приветствует его[42]. Отец Пётр изучает радиодело и кинотехнику и впоследствии подрабатывает на курсах радистов и киномехаников инструктором[43].

В 1917 году отца Петра переводят в Онегу на место второго священника. С этого времени начинается его дружба с Андреем Андреевичем Усердовым, будущим протоиереем, настоятелем Свято-Троицкого собора[44]. Вероятно, их характеры в чём-то совпадали, может быть, тем, что допускали некоторую авантюрность. В 1926 году они подали на регистрацию устав общества «Объединение православных приходов Онежского уезда Архангельской губернии»[45], «с целью объединить духовенство и мирян на основе христианской любви и мира».

Кругом гремит «Весь мир насилья мы разрушим до основанья», рядом день и ночь трудится перевалочный пункт в Кеми, наполняя Соловки «и духовенством и мирянами», а они предлагают, чтобы им разрешили «богослужебные и религиозно-нравственного характера публичные собрания»[46]. У отца Андрея – первая подпись, у отца Петра - вторая[47].

Что это? Потеря ориентации во времени? Думаю, отцы решили – а вдруг получится, и мы ещё кому-нибудь поможем!? Их дружбу не разрушило и случайное столкновение, когда на собрании священников и мирян 31 января 1926 года их обоих выдвинули быть благочинными. За Усердова проголосовало пять человек, за Смирнова – десять. Отца Андрея и отца Петра в 1930 году и арестовали вместе. Настоятеля сослали в ссылку на три года, а отца Петра отпустили «за недоказаностью» и он прослужил в соборе до 37-го года.

Дело 1937-го года тоже было групповым. Вместе с отцом Петром арестовали бывшего ветфельдшера Павла Фёдоровича Бояринцева и несколько активных прихожан собора. Обвинили по той же 58-й статье, «контрреволюционная» агитация, только всё было короче и более жестоко – органы набрались опыта. По постановлению тройки УНКВД отец Пётр Смирнов 2 декабря 1937 года был расстрелян[48].

Установка поклонного креста между Бабонегово и Конецгорьем в память расстрелов 1937-43 годов.

Конкретных фактов в деле отце Петра Смирнова не больше, чем в деле его дяди, но если предположить, что тройка Управления НКВД уже не судила заочно, и отца Петра и его подельников привезли в Архангельск, то поклонный крест, поставленный Лявленским приходом и Архангельским православным союзом промышленников и предпринимателей между Бабонегово и Конецгорьем, стоит в вечную им память.

Говорят: новомученники российские погибли потому, что хотели погибнуть. Не просто погибнуть, а погибнуть за Христа. Мне довелось немного поработать для укрепления памяти об них. И Слава Богу!